Матвей Осенин. Я знаю тридцать имён девочек

Осень

Странно, что женщину, на которой я едва не женился, я сразу назвал как самое грустное и всё же самое любимое мной время года. Вряд ли я стал бы образцовым мужем и отцом, но мне хотелось примерить на себе все эти роли защитника и кормильца. Осень решила всё иначе, за что ей – спасибо. Её выбор сэкономил нам обоим пару лет и тьму нервных клеток.

В первый вечер знакомства Осень сразила меня длинными стройными ногами, остроумными речами и мелодичным ласкающим голосом. Я хотел бы её, будь у нее хоть одно из этих качеств. Соединение трёх гарантировало мою особую заинтересованность.

В банке, где работала Осень, она слыла стервой и не слишком разборчивой в связях особой, но меня это не смущало. Мы довольно быстро завалились вместе в койку, Осень обхватила меня своими ногами, я смял её полную грудь, и наша интрижка стала развиваться в стандартном духе интересных сексуальных отношений без обязательств. Так нам обоим казалось.

А потом я заехал за ней в банк и узнал, что останусь без свидания, потому что у Осени случился приступ сильной боли в животе, и её увезли в больницу. Я позвонил в справочную больницы, узнал, что у пациентки такой-то состояние удовлетворительное, и переиграл свои планы на вечер, организовав вместо свидания мужские посиделки в боулинге.

Лишь через два дня я выяснил, что Осень свалилась с приступом острого аппендицита, и что ей сделали операцию. Бледное привидение протянуло ко мне тонкие ручки с больничной койки, и я оказался не готов противостоять инстинкту выходить, вылечить раненое животное, которое столь трогательно умоляет о помощи одним взглядом несчастных глаз.

Я проводил много времени в больнице, что-то подавая, поднося, вытирая и заботливо кормя беспомощную девочку с ложечки принесёнными из дома яствами, приготовленными по специальным рецептам. И если вначале меня немного смущала роль этакой сиделки при любовнице, постепенно я вник в кайф ощущения зависимости от тебя другого человека, и не только любовницы, но и остальных пациенток отделения, которым тоже хотелось заботы и внимания со стороны мужчин. Они все поголовно завидовали Осени, и в этой зависти я буквально «купался», ощущая всеобщее обожание и дружную любовь женского коллектива. (Обычно женские коллективы меня не любят – ссорятся из-за того, сколько раз я на кого посмотрел.)

Я перезнакомился с медсестричками, и парочку из них даже втихаря трахнул. Один из врачей Осени стал моим хорошим другом и остаётся им до сих пор, хотя мы оба не любим вспоминать начало этой дружбы – я случайно облил его содержимым ночной вазы.

Большинство людей не выносит пребывания в больницах, причём не только в качестве пациентов, но и в качестве посетителей больных. Но меня опыт пребывания Осени на больничной койке научил очень многому. Я узнал, как живут больницы изнутри, кто что делает, когда врачи бывают невнимательными, и почему некоторые медсёстры превращаются в натуральных вампирш. Впоследствии мне этот опыт очень пригодился, когда я сам оказался беспомощным и зависимым от других людей пациентом.

Но ухаживая за Осенью, я ни о чём таком ещё не думал. Меня приручали, и я стремительно заходил в ловушку заботы о женщине, привязываясь к ней, привыкая исполнять её капризы и просьбы, и в то же время ощущая свои особенные права на неё.

Больничный секс запомнился мне казённой обстановкой и парадоскально малым количеством мест, где двое озабоченных людей могли бы решить проблему сексуального общения. И запахом. Специфический больничный аромат невозможно было перебить духами и одеколонами, он не поддавался проветриванию и маскировке с помощью дезодорантов. А ещё в больничных свиданках была возбуждающая острота страха быть застуканными в какой-нибудь ординаторской. Сейчас мне сложно сказать, почему мы так боялись этого, но боялись, и торопливо удовлетворяли друг друга, не раздеваясь, не заморачиваясь с изысканными прелюдиями, не стремясь получить полноценный долгий кайф. И всё же в этом была какая-то особая прелесть, нечто неповторимое и весёлое.

В больнице я познакомился с семьёй Осени. Спокойная мама и рассудительный папа давно жили отдельно друг от друга, но сохраняли видимость ровных отношений. Ко мне они оба отнеслись сдержанно-неприязненно, моя развязность, под которой пряталось незнание, как, собственно, себя вести, родителей Осени раздражала, но внешне всё было вежливо и интеллигентно.

Больничные дни тянулись, больная выздоравливала, а я и сам не заметил, как наши разговоры с уже весьма бодро виляющей задиком Осенью перешли в обсуждение темы «ты да я, да мы с тобой – вместе навсегда». И, надо признаться, я не сразу понял, к чему, собственно, меня подводят. Я был очарован бедной больной, проявлявшей силу духа и мужество в перенесении разных процедур, и в то же время остававшейся довольно хорошенькой даже в больничных халатиках. Она нежно называла меня особым прозвищем и частенько оговаривалась ласковыми прилагательными – дорогой, любимый, родной. Нам было хорошо вместе. Это же всё здорово, чего ещё желать?

Лишь когда Осень мимоходом вставила в наш очередной разговор что-то насчёт того, что мы могли бы пожениться, лампочка понимания просветлила мои мозги. И я начал всерьёз обдумывать тему «А почему бы мне и не жениться?»

На тот момент я, правда, уже был скептически настроен по отношению к разным официальным церемониям, я уже понимал всю бесполезность штампов и бессмысленность грязных юридических баталий при разводе. Но, вероятно, я любил свою Осень больше, чем готов сейчас в этом признаться. Да, это не было искрой первого взгляда, это было неизбежной и банальной любовью «доктора» и пациентки, от которой так предостерегают разные этические кодексы и правила. Но разве так важно, как и почему чувство возникло? И я уговорил себя разными «умными» доводами про то, что социальные корни у нас примерно одинаковые, материальное положение тоже, а небольшая разница в возрасте считается оптимальной всеми учебниками по брачному счастью. Так паркуа бы не куа?

Я присмотрелся к кольцам, я твёрдо решил убедить будущую жену не ввязываться ни в какие свадьбы, а рвануть в путешествие в какой-нибудь особый далёкий мир. Я прикинул, на что хватит наших маленьких квартирок, если их сменять на что-то большее и общее…

Но тут Осень выписалась из больницы, и в обычном мире нам быстро стало неудобно в рамках больничных отношений.

Прежде всего, я осознал, что сама Осень мысленно стремится к замужеству, которое предоставит ей более высокий социальный и материальный статус. Она не хотела демонстрировать нашу близость своим друзьям и знакомым из тусовок богатого молодняка, предпочитая оставлять за собой статус свободной девушки, а меня выставляя этаким глупеньким воздыхателем. Меня это веселило, и я нарочно поддразнивал её, вдруг припадая к её шее с поцелуем или начиная болтать непристойности театральным шепотом.

Потом я понял, что Осень не готова принять меня таким, какой я есть. Её бесили мои эксцентричные выходки, моё неприятие неких «приличий», и даже мои отношения с друзьями, включая того самого хирурга, который без лишнего пафоса спас Осени жизнь. Она стала занудно-раздражающе делать мне замечания на каждом ходу, добиваясь от меня поведения этакого правильного пингвина.

И, наконец, больничная привычка Осени полагаться во всём на мою помощь утопила то, что могло бы стать мощным взаимным чувством, в мелочности ежедневных просьб что-то сделать, кому-то помочь, поехать туда, метнуться сюда и построить светлое будущее для отдельно взятого клана её родственников.

Первый звоночек прозвенел, когда Осень попросила меня встретить её двоюродную сестру с вокзала. И моё разумное предложение сестре взять прямо на вокзале такси не было удостоено рассмотрения их величествами.

Затем мне предложили приютить на две недели кузена Осени с какой-то другой стороны родственных связей. У неё ему жить было бы неприлично (они едва знакомы), у родителей нет места, а гостиница дорого стоит. Поэтому мне надлежало поселить пятидесятилетнего дядьку с диагнозом «хронический алкоголизм» в собственной квартире. Я нашёл ему место в одной из общаг, и со мной две недели не разговаривали, так как я оказался чёрствым эгоистом.

Почему-то я должен был решать проблемы занятости подростков из числа родни Осени, покупать подарки «дорогой тёте Маше от любящей бабушки Веры», заниматься устройством в хорошие руки котят «от замечательно умного дяди Ивана». Вал идиотских просьб, замечаний, обвинений рос и постепенно принял характер лавины, в которой я утопал, но никто не хотел бросить мне спасательный круг.

Кончилось всё это банально и обыкновенно. Я уехал по делам в другой город, начисто забыв о том, что Осень просила оказать какую-то пустяковую услугу для её тётушки.

Когда я вернулся, мне влепили отличную оплеуху, потом моя милая минут пять покричала про то, какой я идиот, и как я ей надоел, после чего выскочила, не забыв мощно хлопнуть дверью.

Я извинился. Я принес тётке шикарную корзину цветов. Но Осень уже всё решила. Меня вежливо и холодно попросили больше не появляться и не звонить. Много позже Осень призналась, что надеялась этой драматической развязкой заставить меня страдать.

В действительности ей это отлично удалось, только я не собирался ей демонстрировать свою подавленность. Я просто завёл новую подружку – хорошенькую молоденькую глупышку. И понемногу перестал оглядываться с ужасом, боясь встретить подстерегающих меня на каждом углу чужих родственников.

Зато нарвался на единогласное одобрение такой развязки романа со стороны собственного семейства. Оказалось, что моя родня всё время моего больничного увлечения тихо мечтала о том, что «эта вульгарная особа» загнётся от какого-нибудь осложнения, и «это, конечно, будет печально для мальчика, зато убережёт его от ужасного разочарования». А я-то, дурак, думал, что моя милая им нравится.

Но это были ещё цветочки в познании собственной дурости. Через три месяца после нашего разрыва Осень вышла замуж за принца своей мечты. Оказалось, она держала принца, так сказать, про запас.

Я встретил её не так давно в большом московском магазине. Она медленно катила тележку с меланхоличным отстраненным выражением, словно находилась не среди полок со снедью, а на какой-нибудь художественной выставке. Увидев меня, она не стала делать вид, что мы незнакомы, а просто поздоровалась. Мы посидели в кафе, поболтали.

Я узнал, что у неё двое маленьких детей, что теперь она волею судеб живет в Германии, что у неё скромный, но уютный дом, в котором ей нравится быть хозяйкой. Что алкаш умер, утонув по-пьяни, а какая-то двоюродная сестра вышла замуж – и за настоящего полковника.

Мне было нечего рассказать ей в ответ. Она знала, что я перенёс тяжёлую операцию. Она видела картинку интерьера моего дома в журнале. Она была в курсе некоторых моих бизнес-начинаний и успехов. Моя почти невеста много лет издалека следила за моей жизнью, всё время убеждая и уговаривая себя в том, что сделала правильный выбор. А я испытал странную неловкость, поняв, что давно забыл все перепетии больничного романа.

В какой-то момент я просто позвал её: «Осень!» – и на одну короткую ночь она снова стала моей. Теперь я чаще смотрю в супермаркетах по сторонам.