Матвей Осенин. Я знаю тридцать имён девочек

Липа

Липа – от слова «липучка». Обычно мне удаётся достойно завершить отношения, чтобы по возможности не создавать сильных проблем, но в случае с Липой всё, что я ни делаю, приводит к одному единственному результату: она прилипает ко мне всё крепче. Имя оказалось пророческим и в другом смысле. Наша с ней великая любовь, в которую многие верят, и о которой рассказывают с придыханием – полная липа.

Связался я с ней, в общем-то, абсолютно случайно. Не помню, каким манером я затесался в ту общагу, кажется, просто притащился с кем-то за компанию. Студенческое сообщество характерно вот такой свободой контактов и определенным пренебрежением к социальным рамкам. Поэтому я совершенно естественно вытащил из кармана куртки бутылку водки и уселся за стол на правах уже своего человека.

За столом обсуждали одну девочку. Милая дурочка полагала, что в её-то двадцать лет оставаться девой по меньшей мере неприлично – и попросила кого-то из подружек найти ей парня для решения проблемы. Та разболтала о «проблеме» всем подряд – и неожиданно «старая дева» стала объектом насмешек и едких замечаний. Помню, широкое обсуждение чьих-то интимных дел навело меня на мысли о своих предрассудках – до этого случая я полагал, что наиболее распущенная и эмоционально чёрствая публика обитает в кругах мальчиков-мажоров. (Теперь я убежден, что такова вообще любая публика.) Типичной жертвой общественной травли Липа не была, скорее просто по неопытности ляпнула что-то лишнее не тому человеку. Но в результате она как бы оказалась в вакууме – потенциальным партнерам вовсе не хотелось огласки, а те, кто был не против огласки – саму девушку не устраивали.

Свою тогдашнюю выходку я могу объяснить сейчас только перебранным алкоголем. Пить я тогда ещё не умел, а самонадеян был до крайности. Факты таковы – я попросил тишины и громогласно заявил, что готов решить проблему девушки.

Как же надо мной ржали… Если бы меня просто урезонили, как пьяного дурачка, всё так и закончилось бы ничем. Но та самая вредная подружка Липы отпустила несколько едких замечаний в мой адрес. А я был готов ответить за свой базар. И понеслось.

Быть романтичным очень просто. Особенно, если ты по природе – не романтик. Не знаю, почему многие даже взрослые мужики парятся над подарками и ласковыми словами. Может, конечно, это что-то генетическое, но если я хочу произвести впечатление на девушку – я его произвожу. И с Липой я включил все свои мощности на полную силу.

Я дарил ей цветы. Нет, не тупые розы с обвисающими бутонами и не банальные горшки с квёлыми азалиями. Маленькие открытки в рамке, смывающиеся татушки, наклейки, ластики, карандаши, блокноты, финтифлюшки для волос – лишь бы было изображение цветка. Один заход в большой канцелярский магазин обеспечил меня запасом всей этой дряни на два года вперед. И каждую нашу встречу после её занятий я неизменно начинал с подарка.

Позже я дарил ей прозаические вещи, вроде одежды или постельного белья – но каждый раз обставлял это как сюрприз – к воскресенью, к маю, к победе какой-либо спортивной команды. И обязательно притаскивал всё это к ней в институт, кожей ощущая, как парни и девушки вокруг пялятся на очередной красивый пакет.

Я водил её в разные злачные местечки и на культурные мероприятия, не забывая мимоходом сделать так, чтобы милые однокурсники Липы думали, что уж им-то туда никак не попасть. Я кормил её в дорогих ресторанах, о чем она сама поначалу простодушно, а затем со строго выверенными интонациями рассказывала подружкам.

Липа по рождению – этакая среднестатистическая провинциалка. Русское лицо с высокими скулами, чувственный полный рот, испорченные перекрасками волосы и неухоженные руки. Добавьте к этому одежду с рынка, набор мысленных штампов о вечной любви и доблестном рыцаре, студенческий билет второсортного технического вуза – и вот она, Липа в момент нашего знакомства, во всей своей красе. Я превратил её в москвичку-интеллектуалку со своим неповторимым стилем.

Стрижка под мальчишку, полная ликвидация косметики, выбор пары стильных блейзеров – и Липа стала выглядеть намного солидней. Красивые серьги с маленькими гранатами – и вчерашняя студентка, вечно ищущая крошечные подработки вроде сделать чужой курсовик, обрела постоянную работу технического писателя. Удобные туфли на невысоком прочном каблуке вместо идиотских шпилек в десять сантиметров – и полненькие ножки Липы стали очень даже симпотными, а – главное – сама их обладательница избавилась от крайне вульгарной вихляющейся походки.

Будем честными, я лишь чуть-чуть подтолкнул «старую деву» к переменам. Она быстро обрела вкус к хорошей одежде и почувствовала, как внешние перемены влекут за собой перемены внутренние. Ей нравилось учиться и экспериментировать с собственным обликом. В ней появилась уверенность в себе, в интонации голоса стали проскакивать волевые нотки, она блестяще сдала очередную сессию, хотя до этого перебивалась с троек на четверки.

Итэдэ, итэпэ. Насмешливые взгляды постепенно превратились в задумчивые, а затем и завистливые. Акции Липы поднялись до небес. Внезапно она стала очень популярна у мужской части курса – и одновременно вдрызг разругалась с последней из закадычных подружек.

Это был самый чудесный и – увы – неповторимый период наших отношений. Мы были вроде как давно признанной парой, что избавляло нас от каких-либо условностей. Я во всеуслышание заявил о своих притязаниях на девственную чистоту Липы, что снимало все вопросы о том, какие у меня намерения. (Понятно, что серьезные – в смысле желания получить награду за труды.) Нам не было смысла притворяться, что кто-то чего-то не понимает. В нашем общении не было кокетства и манипуляций чувствами. Мы проводили много времени вместе. И это была отнюдь не любовь – хорошая и честная дружба. Но потом мы всё испортили.

Собственно, соблазнить девушку, если она проводит с вами достаточно много времени, довольно просто. И с Липой, хотя тогда у меня было не слишком много опыта в общении с девственницами, я пошёл ровно по тому же пути, что и с остальными девушками, которых домогался. Путь оказался немного дольше, ну так я ведь не жил монахом это время, так что никуда не торопился.

Я приучал «старую деву» к себе, к своему телу, запаху. Я почти всё время её бессовестно трогал, сминая её личное пространство своими вторжениями. Я целовал ей руки. При встрече, при прощании, просто так – в разговоре. Обнимал за плечи, за талию, гладил волосы, лицо, невзначай касался груди и бедер. Настал день, когда она бросилась мне на шею. Затем мы стали все чаще целоваться. Наконец, она стала запросто приходить в мою квартиру. И однажды осталась на выходные…

Честно говоря, у меня не осталось в памяти сколь-нибудь яркого впечатления от того субботнего дня, когда проблема девственной плевы перестала волновать Липу. Ну был секс – и был. Я сделал свое дело – ну и молодец. Липа всплакнула – бывает. Липа лезет обратно в койку? Ну и умница.

Всё это сущая ерунда по сравнению с тем, что началось потом. Ни у кого больше я не встречал такой отчаянной жажды познать и изучить всё в сексе. Липа поставила себе цель стать этакой королевой секса – и все мои уверения, что у неё несколько не тот темперамент, остались без внимания. Она терзала меня вычитанными позами, какими-то безумными кремами, гимнастиками. Она пыталась завлечь меня в примерочных кабинках и на вечеринках. Проблема была не в том, что меня смущает секс в примерочной, а в том, что ей в действительности его не хотелось, она просто накручивала свои мозги, что «это надо», отчего терялось желание не только у неё, но и у меня. Химерой сознания Липы стала мысль, что мне нужна только супер-секси подружка, и она твёрдо вознамерилась такой стать.

Может сложиться представление, что я цинично влюбил в себя девочку из малопонятных побуждений, а затем навязал ей неподходящие стереотипы поведения. Но правда в том, что Липа не любила меня. Я был ей нужен, чтобы созданный самообраз не лопнул, как мыльный пузырь. Липе очень нравилось быть «при мужчине», нравилось чувствовать себя желанной и значимой. Она с истинно провинциальным размахом стала лепить из себя женщину-вамп, в то время как все её существо требовало просто быть хорошей девочкой.

Со своей стороны Липа определённым образом повлияла на то, какой я есть сейчас. В сумочках она всегда таскала с собой – на всякий случай – тетрадку или блокнот, куда при случае записывала всё подряд: номера телефонов, цены на шубы, увиденное на афише название спектакля, какие-то мелкие разности, которые мне никогда не было нужды знать, и уже тем более – запоминать. Но несколько раз я имел возможность убедиться, как Липа быстро и эффективно находит то, что ей нужно, потому что в какой-то момент она просчитала, что это может пригодиться. И я тоже стал записывать разную информацию, идеи, мысли и то, что иногда не успевал додумать.

Липа однажды сделала что-то вроде генеральной разборки в одном из первых моих офисов, и я больше никогда не позволял себе утонуть в беспорядочно разбросанных бумагах. Липа сделала из меня весьма продвинутого компьютерного пользователя, хотя по словам пары друзей я был безнадёжен в этом отношении.

Не знаю, чем кончились бы попытки Липы влезть не в свой темперамент, скорее всего, мы разругались бы вдрызг, но милостивая природа решила всё за нас.

Мы оказались на юбилее одного хорошего и очень старого человека. Нас почти никто не знал, мы почти никого не знали. Скромно заняв место в уголке зала, мы трындели о каких-то неважных мелочах, когда к нам подошёл внук юбиляра – с целью проверить по списку, кто мы, и есть ли у нас право на шикарный хавчик. (Любят у нас комедию про фальшивого дядюшку.)

Обаятельный парень с широкой улыбкой обратился ко мне с несколькими пустячными вопросами, и… Липа влюбилась. По-настоящему влюбилась. С первого взгляда. Прямо на моих глазах (и в моих объятиях) утратила всякое представление о времени и пространстве, заглядевшись на подошедшего красавца. Её недвусмысленное движение телом однозначно указывало и на то, что единственным любовником Липы я не останусь. В ту же ночь она оттрахала меня с такой экзальтацией, что я окончательно убедился – бывшая старая дева запала на спортивного молодчика всерьёз.

Нынешний я свел бы влюбленную голубку с желанным рыцарем побыстрее, да и вздохнул бы с облегчением. Но молодой и очень самолюбивый я был изрядно обескуражен – ни прекрасный секс, ни ухаживания и задушевные разговоры не меняли того факта, что рулят гормоны и феромоны. Я знал это в теории, но убедиться в этом на практике было немного… обидно, что ли.

Сама Липа распознала собственную влюбленность недели через две. А потом начался странный и смешной период её попыток избавится от меня. Она провоцировала меня на ссору буквально каждым словом, каждым жестом, каждой выходкой. Но я был упрям, стоек, и ни на что не обращал внимания. Наконец, она призналась, что «у неё какое-то странное предчувствие». Растолковав ей в доступных выражениях, в каком именно месте у неё предчувствие, и что ей сделать, чтобы превратить его в томление, а затем и в удовольствие, я пожелал ей счастья и закрыл за ней дверь. Полагая, что никогда больше её не увижу.

«Любовь прошла, завяли помидоры», - заявила мне Липа через два с половиной года, ворвавшись в мою квартиру без всякого предупреждения и выдворив оттуда хорошенькую девушку, которую я ещё и раздеть-то не успел. Раздевать Липу необходимости не было – она выпрыгнула из одежды сама и пару часов показывала, чему научилась за время разлуки. Надо признать – ничему особенному.

А потом она снова влюбилась, и снова какие-то овощи оказались неустойчивыми к переменам погоды, и Липа стала для меня олицетворением круговорота любви в природе. Взгляд, вспышка чувств, страсть, лобзания, объятия, охлаждение, ссоры, разрыв, тоска, Липа в моей постели. И опять по этому замкнутому кругу…

Многие наши общие знакомые считают, что мы с Липой были созданы друг для друга, и что мы ещё будем вместе. Некоторые полагают, что я – жестокий развратник, разбивший её нежное сердечко. Другие, наоборот, обвиняют её в моей сексуальной распущенности, уверенные, что уж ей-то я хранил верность (вовсе нет). Сии рассуждения меня всегда забавляют, поскольку доказывают, насколько могут быть слепы даже близкие люди.

Полагаю, однажды взорвется бомба, когда Липе придётся рассекретить отца своего единственного сына, рожденного в промежутке между двумя одинаково неудачными и короткими замужествами. В свидетельстве о рождении мальчика в графе «отец» стоит прочерк, на все вопросы она отмалчивается, но рано или поздно кто-нибудь узрит меня на прогулке в роли воскресного папы, и вот тогда нам точно никому не доказать, что это – не любовь.