Матвей Осенин. Я знаю тридцать имён девочек

Балеринка

Начать лучше с самого грустного.

Когда меня обвиняют в разных смертных грехах и грозят скорым адом (обычно – вовсе не из-за женщин), я всегда мысленно защищаюсь образом моей Балеринки, моей танцующей девочки. Где-то в раю есть ангел, который, быть может, не бросит в меня камень.

Нас познакомил её брат, уверенный, что чистая сестричка сделает из меня образцового семьянина. Если в женской логике есть свои вполне понятные правила, хотя подчас их сложно сформулировать, то мужская логика часто грешит полным абсурдом. Как иначе назвать отчаянное сводничество родного человека со случайным знакомым, причем с заведомо известным отношением к институту брака вообще?

Когда люди болтают о балеринах, они обычно прежде всего обсуждают солисток, а все остальные девчонки в пачках на сцене – так, для фона, кордебалет. Балеринка была одной девчонкой из того самого кордебалета, и даже не из первого ряда. В балет она попала, в общем-то, случайно. Так, что называется, звёзды сложились. Долгое время Балеринка по инерции училась, потом также по инерции попала в театр, какое-то время механически танцевала, понимая, что таланта на звёздную карьеру не хватает, а работать и работать не хватает силы воли.

К моменту нашей встречи хрупкая и нежная женщина с невероятным взглядом огромных карих глаз находилась в психологическом и житейском тупике. Возраст всё ближе подбирался к отметке «тридцать». Робкие попытки вырваться из пут балетной жизни провалились одна за одной. Несколько мужчин, клюнувших на романтичный образ девочки в пуантах, разочарованно слиняли, распознав в Балеринке довольно заурядную и ленивую особу, склонную часто сетовать на судьбу.

Я распознал всю скучность этого знакомства примерно на его пятой минуте и быстро сделал ноги. Чтобы снова встретить грустный карий взгляд буквально через неделю. После ещё нескольких «случайных» встреч я плюнул и решил, что проще будет её послать, переспав с ней. Первые несколько свиданий проходили весьма обыкновенно. Но однажды, в порыве хоть как-то разнообразить простые и безыскусные встречи, я уговорил Балеринку на танец с обнажением. Она немного выпила, подрызгалась в душе, ещё немного выпила. И я стал свидетелем чуда.

Я отношусь к сенсуалам – то есть к тем людям, для кого из всех чувств важнейшим является осязание. Ни красивые картинки, ни жаркие речи не пробуждают во мне столько эмоций, сколько прикосновения. Я люблю обнимать своих женщин, ощущать кожей их трепет, волнение, возбуждение. Возможно, именно поэтому я равнодушен к зрелищам вроде стриптиза. Зачем пялиться на равнодушных профессионалок, когда город вокруг полон нежных чувственных женщин, с которыми можно познать все смертные грехи?

И всё же то, как танцевала для меня Балеринка, медленно и легко разоблачаясь, избавляясь от одежды – так и осталось в моей жизни непревзойденным мастерством танца, стриптиза и чувственного зрелища.

У неё не было надуманных жестов и провокационных поз. Она не кривлялась, не манерничала, отклячивая попку или развратно демонстрируя интимные прелести. Она просто раздевалась, танцуя, и в этом было столько эротического очарования, что я не всегда мог дождаться окончания действа. И буквально доходил до дрожи в жажде быстрее прикоснутся к полуобнажённой женщине.

По моему настоянию Балеринка ушла из балета. Несмотря на все вопли родственников и гневные тирады брата, который вдруг резко изменил свое мнение обо мне. Я нашел Балеринке отличную работу репетитора по танцам. И шикарную подработку в одном ночном клубе. Нет, вовсе не стриптизёршей. Танцовщицей небольшого эстрадного балета. Балеринке сразу дали главные партии в двух ярких номерах, и за пару месяцев она избавилась от комплекса «я во втором ряду кордебалета», обретя уверенность в себе и вдруг увидев новые стороны жизни большого города.

Её эротические представления для меня стали более мастерскими и отточенными. Она, уже не стесняясь и не задумываясь, дразнила меня и доводила до исступления. Даже просто движениями рук. Даже чуть выставленной из-под куска ткани босой ножкой.

Увы, скоро я понял, что некоторая унылость образа мыслей Балеринки никуда не делась, лишь трансформировалась в чуть более сложный уровень нытья. Для очередного скачка требовалось очередное усилие. Моё усилие. Сама Балеринка вовсе не осознавала, что произошедшие перемены – вовсе не результат действия неких высших сил, а элементарная попытка изменения надоевшей рутины.

Не знаю, почему Балеринка не была религиозна, в ней церковь явно потеряла истинную верующую, склонную в каждом проявлении мира усматривать чью-то великую волю. Чью-то, но не свою.

И всё же, даже отдавая самому себе отчет в том, что я слишком уж подсел на красивое зрелище обнажения танцующей женщины, я не мог прервать эту связь. Вновь и вновь я поддавался собственному желанию ощутить неконтролируемое вожделение к Балеринке.

А потом она объяснилась мне в любви. Много женщин делали это и до, и после неё, но, пожалуй, она единственная любила меня таким, какой я есть. По-настоящему любила – и всё прощала, и принимала меня любым, и верила, что мы вместе навсегда.

Я изменял ей, хамил, я позволял себе исчезать на недели и месяцы. Я чуть издевательски звал её в любое время дня и ночи, заставляя срывать представления и бросать все дела. И я тяготился её чувством. Проще секс без мечтаний о счастливом совместном быте и застиранных вместе пелёнках.

Я и сейчас так считаю, но любовь Балеринки теперь кажется мне неким недопонятым вовремя даром, тем волшебством, которое надо было впитать без оглядки на собственных тараканов в голове. Может, мне это только кажется.

Однажды, проведя с ней очередную невероятную ночь, полную танцев и шёлковых платков, в которые она любила заворачиваться, чтобы потом скидывать по одному, я высадил её у её дома и небрежно пообещал, что как-нибудь обязательно позвоню.

Но больше я её не видел. И никогда не увижу. Я не знаю, когда и как она ушла. Знаю, что это случилось – случайно, глупо. Я не пошел на похороны, и многие меня за это осудили. А я не хотел видеть её иной, чем в те наши жаркие ночи. Не хотел верить в то, что её нет. И ещё долго, увидев случайно кусочек балета в зомбоящике, я представлял, что она где-то там, во втором ряду одинаковых девочек в пачках.

Я сознательно и не очень заводил и завожу романы с танцовщицами, балеринами, стриптизёршами – но все эти романы оказывались и будут оказываться нескладными и короткими. Никто не сравнится с моей танцующей девочкой.

Недавно я всё же пришел на то кладбище и нашел её могилу – заброшенную, никому не нужную. Я поставил ей памятник. Скромный, простой, без глупых эпитафий. Только одна картинка летящей вверх девочки в пуантах.
Прости меня, Балеринка.